В детстве Нью-Йорк мне казался центром мира. Даже не сам Нью-Йорк, а большое озеро в середине его огромного парка. Туда мы приходили с отцом пару раз в месяц, обычно по субботам, поболтать и поесть тако. Удивительно, но вся эта окультуренная флора, со стрекочущей и пересвистывающейся фауной, оказалась хендмейдом Олмстеда и Вокса. Я помню, как об этом мне рассказал отец, и слово “терраформация” перестало быть частью романов Дугласа Адамса, я захотел стать архитектором. Да, именно так... Пытаюсь вспомнить его лицо, но слышу только, как орет под окном какой-то дурной мекс или араб. Хрен их поймёшь… Сэм говорит - все мы евреи. Просто одни с этим смирились, а другие нет.
Я родился здесь, в Нью-Йорке, в двух шагах от Бруклинского моста, в неуклюжей бетонной коробке Lower Manhattan Hospital. Мои предки приехали из России. Границу пересекли нелегально. В почтовом вагоне. Об этом мне тоже рассказал отец. Правда это или нет - не знаю. Он был удачливым авантюристом и большим выдумщиком. По счастью, еще и отлично разбиравшимся в ядерной физике. Потому здесь, в штатах, стал работать на правительство, а мне досталась эта, за четыре квартала от музея Гуггенхайма, просторная студия в Верхнем Ист-Сайде. Об этой квартире отец рассказал за пару дней до смерти. Переехав сюда после похорон, я понял почему. В шкафу под стопкой белья лежала распакованная пачка презервативов. Рядом - скомканные кружевные стринги четвертого или шестого, точно - не маминого размера.
Архитектором я так и не стал. Полтора года увлечения тотальным дизайном в старшей школе, папка “Лучшее в архитектуре” на рабочем столе мака, душные аудитории Long Island University, все это кончилось осенью прошлого года. На Парк Авеню, перед Seagram Building. Мне нравилось приезжать сюда вечерами, смотреть, как в темнеющем небе растворяется вершина этого безупречного монолита. В ту субботу я стоял перед фонтаном у входа и думал, что мое увлечение архитектурой - всего лишь увлечение, а нужно, чтобы как у Ван Дер Роэ - Бог в фундаменте, Бог в балках, Бог в деталях. По-другому не случится никакого Сэмюэля Брофмана, и останется всю свою жалкую жизнь проектировать типовые Publix или WholeFoods - это в лучшем случае - и мечтать построить очередной Walmart, в какой-нибудь занюханной Юте.
На следующий день я бросил универ. Полгода жил на отцовское наследство, и в конце января, подзалипнув на стендаповские видосы, решил зарабатывать на жизнь тем, что у меня, как говорил мой старик, получается лучше всего.
Сегодня мой первый майк в Costa. Теплая публика - в основном, сами стендаперы - хороший зал с большой сценой. То, что нужно для парня, замахнувшегося на эту профессию. Разгоню пару тем, покажу этим поцам настоящий интеллектуальный стендап.
В зеркале ванной - взъерошенный чел. Уже волнуюсь. Запустил в волосы мокрую пятерню. Взбил, пригладил. Вроде ничего. Вернулся в комнату, достал из шкафа футболку. Ту самую, с Jay-Z. Надел. Покидал в зеркало сюрикенов, типа gangsta. Крут! Джинсы, кроссовки. Ключи и телефон - по карманам. Вышел. Закрыл дверь до щелчка, и вниз по ступеням навстречу тошнотной вони с первого этажа. Опять миссис Браун выпустила в подик своего чекнутого бенгала. Из подвала уныло тянет кошачьим ссаньем. “Марве-е-ел. Кити-кити-кити.” Молчит. Знает, козлина…
До Costa - пешком минут одиннадцать-двенадцать. На улице - удовольствие от свежего молодого лета. Шесть ступенек до тротуара - в один прыжок, и только тогда замечаю слева, у входа в Ruppert Towers, полицейский форд. Копов двое. Один смотрит на меня, другой запихивает в машину черноголового гайдзина. По роже, крикам и прикиду - тот самый мудак, который орал под окном у опечатанной школы кемпо. Не хватило мозгов позвонить заранее. Школа уже год как закрыта, а в этом белом - до последнего гнилого кирпичика - районе, с его арками и скульптурными фасадами, орать можно только по-английски, и то - без таких необходимых в подобном случае усилителей, как “fuck you”, “motherfucker, man”. С этим - на двадцать кварталов севернее - в Гарлем. А здесь, на такой вот случай, скучает у идеально чистого, наглухо застегнутого окна винтажная миссис Марвел... Миссис Браун... Хотя, вполне может быть, что они и женаты - кот и старуха. Это, ведь, Америка. Свободная страна.
Поворачиваю направо, медленно иду в сторону церкви Богоматери Доброго Совета. Медленно, чтобы не вызвать ложного подозрения у копа. Черт его знает, что у него в башке.
Вниз по улице - San Matteo. С Бьянкой, большим стаканом американо и шикарной Quattro Formaggi на толстом тесте. Это именно то, что мне сейчас очень нужно. Лупить минут семь. Голодным публику не прокачаешь. Пицца у неаполитанцев - супер! А Бьянка… Ей бы быть проще… Я таких знаю. Такая ложится вопреки искренней детской любви к соседскому Питеру Пэну, ты ее ломаешь, и все это, весь процесс от “присядь на диван, я принесу пива” до “я вызвал такси”, становится настоящей Вестсайдской историей с тобой бедолагой в роли подонка. Поэтому - она приносит меню, спрашивает “как дела”, а я задвигаю ей про суровых русских серферов и тридцатиметровые волны на пляжах Баренцева моря. Мне нравится, как она хлопает ресницами, поправляет черный передник с логотипом пиццерии и улыбается, слушая всю эту паль.
- Во сколько у тебя майк? - Бьянка садится напротив, не обращая внимание на Фабио, который тут же начинает греметь бутылками за стойкой бара, - Я приду.
- Супер, - говорю я, и чтобы успокоить Фабио: - Можешь принести пива?
- Конечно. Моретти?
Я киваю, и она, улыбаясь, спархивает со стула.
*
- Слушайте, вы замечали, как люди реагируют на требование полицейского остановиться? - парень с калифорнийским акцентом похож на тинейджера: школьная стрижка, белая рубаха навыпуск, темно-синие джинсы. Местами изображает Джима Керри. Мне это не нравится, но Джудит довольна.
Крестовую восьмерку - карта в обмен на деньги за участие - я махнул на пиво. Волнуюсь. Чтобы как-то отвлечься, разглядываю распорядительницу. Джудит похожа на бандершу.
- Не знаю как вы, народ, я в одиночестве дичаю. К раковине не подхожу, боюсь, что в посуде уже завелась какая-нибудь зубастая тварь. Самая подходящая одежда - та, которая не воняет. Завтракаю в кафе напротив. Несколько недель замечал, как на меня смотрит одна из официанток, думал, что я ей нравлюсь. Подкатил. Выяснилось, что она социолог, пишет работу на тему деградации личности. Тут еще отец звонит, говорит: Стив, нужна помощь - твоя сестра слушает советы разных идиотов, поговори с ней, пожалуйста…
В зале смех. Громче всех угарает, сидящая справа от меня, полноватая мамасита. Приступ смеха - шлепок ладони об стол, отчего слегка подпрыгивает ополовиненный стакан с ее “Кровавой Мери"... Джудит показывает Стиву большой палец. Бьянки в зале нет. Молодец братец Фабио.
В прошлом месяце после майка в Comic Strip я жестко напился - не хочу вспоминать тот зашквар: два хлопка в зале, хотелось сдохнуть прямо на сцене. Шел домой, встретил выходившую из San Mateo Бьянку. Слово за слово, и вот мы целуемся под деревьями в темном парке напротив церкви, мои пальцы оттягивают резинку ее трусов, она шепчет мне в ухо: “Amati… Женишься на мне?” Можно было сказать “конечно” и спуститься двумя дюймами ниже, но я остановился…
- Вот я и говорю, с деньгами можно решить любые проблемы. В основном те, которые создает наличие этих самых денег… Спасибо, народ, вы отличная публика!
Стив сходит со сцены и улыбаясь кланяется Джудит.
- А теперь я хочу представить новичка, - Джудит смотрит в мою сторону, - Скажу только, что его провезли через границу в почтовом вагоне. Давайте поддержим и поприветствуем. Встречайте - Макс Гринберг!
Иду к микрофону не спеша. Смотрю в пол. Видеть зал мне сейчас ни к чему. Собьет. Лучше всего потом, когда освоюсь, выберу одного, повеселее, и буду лупить на него, переключаясь на других только, если понадобится диалог. Теорию я знаю.
- Привет! Спасибо, Джудит. Да, меня реально провезли через границу в почтовом вагоне. Скажу больше, для подстраховки поместили внутрь живого человека. И это сделал мой родной отец… За несколько месяцев до нашего отъезда из России моя мама забеременела, и я приехал в штаты в ее животе. Родители долетели до Нью-Йорка и решили, что миссия выполнена. Потому что дальше только Юта…
В зале одиннадцать человек. Правее мамаситы - два темнокожих парня. Один - судя по снисходительной улыбке - стендапер, другой, видимо, его брат, уж больно похожи друг на друга. За ними столик с типичной библиотекаршей лет двадцати двух, двадцати трех: коктейль со слабым алкоголем, очки, собранные в пучок волосы. Улыбается скромно, смеется, прикрывая ладошкой рот. Справа от нее, за столиком, дед лет семидесяти. Тоже стендапер. Вижу его иногда на других площадках. В этот раз с полной рыжеволосой хохотушкой. Когда заходит шутка, она показывает редкие зубы, а дед на нее смотрит, и на довольной физиономии у него написано: “я же тебе говорил, классное место!”...
- У нас с отцом были доверительные отношения. Когда мне было тринадцать, он как-то сказал: если девушка смотрит на тебя и поправляет волосы, значит, ты ей нравишься. А я как раз был влюблен в одну девочку. Элен Мендоса… Помните, были времена, когда по улицам ходили одноглазые дети-зомби? Называли себя эмо. Она была как раз одной из них. Я набрался смелости, подхожу к ней на перемене, начинаю что-то там лепетать. Она меня слушает и такая раз - поправила челку, потом опять, потом почесалась… Ну я и решил - надо действовать. Обнял ее. К вечеру моя голова чесалась от миллиона вшей, радостно перебравшихся ко мне, пока мы с ней целовались. Это не смешно, народ! Я почти отрастил такую же челку.
Стакан мамаситы подпрыгнул и перевернулся.
*
Выхожу из Costa с чернокожими братьями Джонс, болтаем о Калверте Воксе. Старший учился на дизайнера, и за парой пинт пива мы довольно быстро нашли общий язык. Не успеваю с ними попрощаться, как кто-то трогает меня за плечо. Оборачиваюсь. Очкастая библиотекарша. Стоит, поджав по-детски губы, накрашенные розовым перламутром.
- Хотела сказать… Мне очень понравилось. Особенно, как ты рассказывал об отце. Вы действительно съели ту змею?
Улыбаюсь:
- Не всю. Хвост оставили Чарли.
- Не торопишься? Тебе куда?
- Пересечение 90-й и 2-й авеню.
- Мне в ту же сторону. Прогуляемся?
- Стоп, это моя реплика…
- Как скажешь. Можно, я возьму тебя под руку?
- Валяй, - отставляю локоть, и мы медленно идем вверх по улице, - Тебя как звать-то?
- Таша.
- Необычное имя для белой. Хорошо, что не Аиша. Я бы испугался.
- Знаешь, мне кажется, тебе нужно писать рассказы.
- Ну так стендап - это та же литература. Только другая подача. Spoken word. Сразу: ты и читатели. Нет?.. Если честно, я об этом думал. Месяц поиграл в писателя и бросил. Даже что-то написал.
- Покажешь?
- Хоть сейчас. Давай возьмем пива и завалимся ко мне. Потом провожу домой.
- Окей. Почитаешь мне вслух?
- Не вопрос!
- Ты давно живешь на 90-й?
- В июле будет год. Это бывшая отцовская бэт-пещера. Мы о ней узнали перед его смертью. А так, дом в Бруклине на Кембридж Плейс.
- А как он умер? Прости, что спрашиваю. Мне показалось...
- Ничего… У него был рак мозга. Неоперабельный. Рассказал нам с мамой, а вечером позвонили из полиции, сказали, что нашли его в парке напротив дома. Передозировка героином. Он никогда не кололся. Я думаю, решил не ждать, когда… Ну, ты понимаешь. В полиции сказали, что кто-то ему помог... Пойдем за пивом в Fairway. Он вроде как до часу, - я останавливаюсь на краю тротуара у самой дороги.
- Ты что?! Пойдем к переходу.
- Ты со мной или нет? - азартно улыбаюсь я Таше.
- С тобо-о-ой! - выкрик сужается до визга, с которым она, схваченная за руку, бежит за мной, уворачиваясь от машин.
*
Ощущение тревоги и удовольствия, одновременность противоположностей, как горячий душ в холодном трехзвездочном “Авиаторе" в Анкоридже, куда мы летали с отцом в одиннадцатом году - “показать тебе, сынок, настоящую зиму”. Туплю, еще не понимаю, что проснулся. Чужое дыхание, тепло и запах слева. Поворачиваю голову. В спутанных каштановых прядях лицо Бьянки. Мысленно произношу ее имя, и она открывает глаза. Улыбается: “Амати…”
Фокусирую взгляд. У стены разбитый экран телевизора. Трещины, как на поверхности льда… Вот, сука...
...Мы поднялись в квартиру около девяти. Я - к холодильнику, Таша - в туалет. Пока гремел бутылками, не заметил, как она вошла в кухню, достала из шкафчика большую жестяную банку и старую отцовскую турку.
- Ничего, что я тут хозяйничаю? - спросила она весело. В кухне запахло кофе.
- О! А я даже не знал, что у меня есть кофе.
- Это потому, что ты мужик, - улыбнулась Таша и вытащила из того же шкафчика небольшую коробочку.
- А там что? - спросил я.
- А... Аспирин, - ответила Таша, - Можно я его заберу?
- Да ради Бога.
- Ты кофе будешь?
- А как же пиво?
- Ну давай пиво… - Таша закрыла банку, поставила ее обратно в шкаф и сунула коробочку с аспирином в свой рюкзачок, - Доставай свои рукописи.
- Погоди, нужно сначала создать настроение, - прихватив две бутылки “Короны”, я пошел в комнату, включил лаундж, запалил декоративные свечи, открыл пиво и развалился на диване, - Иди сюда!
Она вошла, взяла бутылку и плюхнулась рядом.
- Ну, я готова. Где твои распечатки?
- Здесь, - я показал ей смартфон, - А ты думала тут будет печатная машинка типа “Ундервуд”?
- Ну хотя бы компьютер…
- Ты слегка отстала от жизни, - улыбнулся я и постучал ногтем по экрану телефона, - Теперь все здесь. Начнем?
Таша скинула кроссовки, подобрала под себя ноги и кивнула.
- Ну слушай… В детстве Нью-Йорк мне казался центром мира. Даже, не сам Нью-Йорк, а большое озеро в середине его огромного парка. Туда мы приходили с отцом пару раз в месяц, обычно, по субботам, поболтать и поесть тако…
Рассказ оказался длинным. Таша легла рядом, положила голову мне на колени. Когда я закончил, она приподнялась, молча притянула меня к себе и поцеловала: сначала в щеку бережно, потом в губы, по нарастающей, со срывающимся дыханием. Лицо ее было соленым и мокрым.
- Мне надо тебе сказать… - она отстранилась, села рядом, - У тебя дар. Как у этого архитектора в рассказе. Бог в деталях. Это твоя архитектура, понимаешь?
- В смысле?
- Тексты. Особенно этот, об отце. Тебе повезло быть сыном такого человека…
- Какого человека? Ты же понятия не имеешь, кто это был! - я встал, - Знаешь, для чего ему нужна была эта квартира?
Я распахнул створки платяного шкафа и запустил руку под стопку постельного белья.
- Вот, - я бросил на диван скомканные стринги, - Он водил сюда блядей. Врал нам с матерью каждый день. Вот - правда.
Таша молча влезла в кроссовки и, как-то машинально зажав в кулаке брошенные мной стринги, пошла к двери. У тумбочки она остановилась и словно вспыхнула - схватила пластмассовый стакан с тлеющей свечой и запустила им в темноту.
- Как ты?!... - у нее перехватило дыхание, - Он тебя так любил!
Входная дверь громко хлопнула. Секунду я соображал, что, черт возьми, происходит, и - как был, босиком, бросился за ней.
Она быстро спускалась по лестнице и чуть не налетела на вышедшую на шум миссис Браун.
- Наташа? - удивленно вскрикнула старуха, но Таша не оглянулась.
Я выскочил на улицу. Таша бежала ко 2-й авеню - мимо церкви Богоматери Доброго Совета, мимо парка, в котором нашли моего отца - вниз к San Mateo. Я остановился. Но не потому, что не хотел знать, как на самом деле умер тот, по кому я никогда не перестану тосковать. Внизу, у ступенек подъезда, стояла Бьянка. Маленькая и решительная.
