КАЗУС ВАРДЫ №13
— Потрясающе! — восклицает бывший патрон Мауриция.
Он протягивает бокал с вином молодому светловолосому юноше. Юноша бледен и смущён, он сидит на самом краешке огромного кожаного дивана.
— Берите, Даго, — подбадривает патрон подчинённого. — Это прекрасное вино с вашей родины — с юга Галлии.
Даго берёт вино, и держит бокал осторожно, за ножку, не решаясь коснуться губами. Он не сводит глаз с лица, заполнившего весь экран перед ним. Лицо смутно знакомо. Кажется, Даго несколько раз ездил с этим парнем в лифте. Картинка очень чёткая: видны мельчайшие бисеринки пота слипшиеся брови, даже крошечная оспинка на скуле под правым глазом, даже отпечаток грязного пальца на сантехническом скотче, которым заклеен его рот.
— Как вам это нравится, Даго? "Я Маврикий Вардас"! Какая чёр
ная неблагодарность!— Это бумаги, которые вы просили... — Даго робко протяг
ивает патрону папку.— Да положите их на столик, потом, всё потом! Посмотрите на это лицо, Даго! Какой печальный конец! А я ведь всё для него сделал! Я дал ему жильё, выплачивал премии, даже подал прошение на досрочное получение гражданства! Он так мечтал стать гражданином! И что в итоге? "Маврикий Вардас"! Маврикий! Вардас! — повторил патрон, рукой отчёркивая каждое слово. Он упал на диван, вино выплеснулось на кожаную обивку. — Эллин может уехать из Эллады, но Эллада эллина никогда не покинет, — сказал он с горечью. — Хорошо, что вы галл, Даго. Я верю в галлов. Галлы умнее, культурнее, ближе к нам, романам. Будьте умнее Вардаса, Даго, и недолго пробудете перегрином.
Последние слова отдаются эхом в ушах, Даго пытается справиться с волнением, но его грудь слишком сильно раздувается под тонкой тканью. Лицо на экране расплывается, Даго слышит тихий шелест золотых перьев, под ноги падает пурпурная тень — это орёл Эквиция расправляет крылья над его головой.
В темноте под экраном лязгнул металл, шумно выдохнула пневматика. Дрон слепил глаза, и что там происходит за его угловатым корпусом —не разглядеть. Маврикий отвернулся, посмотрел наверх, на нависающий над ним балкон, там стояли романы, тесно, плечом к плечу. Подавшись вперёд, они крепко сжимали поручень. Они, жадно раскрыв глаза, нависли над краем, всматривались, стараясь не упустить ни одного фотона, запомнить навсегда эту сцену: на круглой арене, залитой золотистым отражённым светом, маленький человечек в оранжевой робе, прикованный к кольцу. Те, кто не смог пробиться к ограждению, тянули шеи во втором ряду. Александридуса среди них не было.
В памяти всплыло ещё одно почти стёртое воспоминание: маленький Маврикий — в афинском зоопарке, перед толстым стеклом, а за ним — стая степных волков. Звери стоят, нетерпеливо переминаясь, роняют слюну с вываленных языков на рыжий песок. "Мама! Собачки мне улыбаются!" — кричит Маврикий и кладёт ладошку на стекло, и сразу несколько носов утыкаются с той стороны, жадно стучат клыками по преграде. "Они не улыбаются, мой малыш, они хотят тебя съесть," — говорит Хлоя Вардас.
Глаза богатых и благополучных романов, собравшихся здесь, таращатся от голода, их голод острее, чем у давно не кормленных степных волков в афинском вольере. От него пальцы до судороги вцепляются в поручень — чтобы была опора, когда ослабнут колени, как только голод будет утолён. Помилования не могло быть не потому, что оно противоречит системе правосудия Эквиция, а потому что не кормить хищников опасно.
Снова лязгнул металл под экраном, но разглядеть, что там, за провалом между створками гермозатвора, Маврикий по-прежнему не мог. В темноте коротко рыкнуло, и Маврикий подумал, что его растерзают львы, значит, смерть будет мучительной и долгой, и даже облегчить боль криком из-за проклятого скотча он не сможет.
На экранах пассажиров в субах Аугусты, Рима, Лютеции, Лондры, Помпеи, Александрии, Антиохии, Вавилона, Иршалаима, на гигантских панелях городских площадей, на телевизорах в комнатах роскошных вилл и общих залах капсульных инсул для бедноты — везде Мауриций Варда.
В пятом классе школы при сенате Лукреция Севера всматривается в лица детей, они ничего не замечают, они смотрят только на экран. В глазах её учеников есть жадность, высокомерие, ожидание, презрение, нет только страха, и Лукреция одобрительно улыбается — она хороший учитель.
В уютной студии с видом на башни Базилеи, в кресле перед телевизором сидит Левий Игнаций. Он небрит и всклокочен, под ногами валяется бутылка из-под креплёного фалернского[43] — адское пойло, быка свалит, но Левий вскрывает вторую, хлещет спиртуозную масляную жидкость прямо из горлышка, давится, вытирает ладонью лицо.
"Дурак! Дурак! Дурак!" — стонет он и молотит кулаком по колену. Перед ним — телевизор, там — крупно, на весь экран, лицо его соседа с заклеенным ртом. За окном зависает дрон.
"Что?" — кричит Левий дрону. — "Я дома! Я ничего не нарушаю! Дома можно!"
Слёзы градом катятся по небритым щекам, Левий запрокидывает голову, моргает, сбрасывая крупные капли.
"Слёзы — потому что насморк у меня!" — всхлипывает он, — "Насморк! Аллергический!", и дрон вызывает терапевта на дом к гражданину Эквиция Левию Игнацию.
Окончательная ясность наступила, теперь жизнь стала прямой и идеально белой линией от босых ног Маврикия до обрубленной морды грузовика, и осталось её всего полстадия[44], чуть больше сотни шагов. Взревел мотор, зажужжали лопастями дроны, разлетаясь подальше. Свет двух мощных фар ударил в глаза Маврикию. Прикрыв глаза ладонью, он накрутил трос на руку, насколько хватило длины. Потянул медленно, дёрнул с оттяжкой, дёрнул сильнее, до крови — никакого толку, кольцо намертво зажато в щели.
Грузовик сдал назад, будто присел на задние ноги носорог перед тем, как ринуться в атаку. Маврикий кинулся в одну сторону, в другую — цепь не пускала его дальше пары футов. Шанса увернуться от грузовика не было.
Картинка на экране сменилась, теперь Маврикий увидел себя на расстоянии, в конце прямой белой линии, с перекошенным от ужаса лицом, дёргающего цепь, мечущегося на привязи. Гул разложился, Маврикий услышал всё: рёв разогревающегося двигателя, дробный рокот электромоторов дронов, тяжёлое дыхание сотен людей в этом зале и миллионов за его пределами. Он отпустил трос.
Взвизгнули шины, и грузовик сорвался с места. Маврикий опустился на колени, упёрся руками в бетон. В этой позе не было покорности: так израненный бык, загнанный в угол, выставив рога встречает смерть. Маврикий исподлобья, не жмурясь, смотрел на увеличивающиеся ослепительно-белые круги, мышцы напряглись до каменной твёрдости.
Оранжевый человечек на экране, залитый светом фар, стремительно приближался.
В номере дорогого отеля на виа Юстиниана перед большим телевизором сидит Хлоя Вардас. Маркос накрыл её руку своей.
— Смотри чуть выше экрана, — едва шевеля губами говорит он.
Хлоя смотрит. За окном проносятся расплывшиеся тени, ниже — оранжевое пятно, текущее и разбухающее, на которое Хлоя посмотреть не смогла бы даже если б её сжигали заживо. Дроны снуют над улицами Аугусты, зависют перед окнами, поддерживая порядок в Республике Эквиций. До перегринов в номере одной из городских гостиниц им дела нет.
Сильный жар опалил лицо Маврикия, взбил и высушил его волосы — в нём был раскалённый металл и горячая смазка. Маврикий не выдержал, выставив лоб он кинулся вперёд, забыв про сковывающую лодыжки цепь. Сухая трава впилась в стопы, твёрдая земля гулко стукнула по пяткам, Маврикий помчался навстречу жару. Бетон волнился, топорщился пустым овсом, низким и очень близким, Маврикий на бегу касался кончиками пальцев колких колосков, солнце окатывало жаром, кругом — жёлтые иссушенные холмы, древние камни, далёкий лес впереди, и что-то большое, чёрное, спешит к нему, увеличивается, но солнце слепит, и Маврикий просто бежит вперед, нахмурив лоб. Он хочет протаранить это чёрное пятно, сбить его с ног и бежать дальше, на свободу, без сковывающих цепей, подальше от всех жадных и голодных глаз, которых оказалось так много вокруг. Он вбегает в тень и врезается головой в мягкое чёрное сукно, в твёрдые кости. Крепкие руки подхватывают его подмышки, поднимают к хитрым, смеющимся глазам на сморщенном лице.
— Ну куда ж ты спешишь, Мавраки? — с притворной строгостью говорит дед. — Всё б тебе бегать!
Маврикий обхватывает руками шею, прижимается к жёсткому капюшону, исписанному загадочными письменами, гладит пухлой ладошкой белую рыбку с какими-то крестиками, палочками, кружочками.
— Голову ударил, больно, — жалуется он.
— Сейчас дуну и пройдёт, — смеётся дед.
Маврикий отрывается от его шеи, чтобы получить целебное дуновение. Позади, вдали, на гребне холма, — Хлоя и Маркос. Его брат, Маркос, стоит на своих ногах, ещё худой, с широкими, но угловатыми плечами. Маврикий тянет к ним руку, но дед молча прижимает его к себе и идёт своим широким цапельным шагом к лесу.
Экран погас, загорелся свет. Дроны ровными рядами потянулись в открытые ворота. На арену выбежали служащие в белых защитных костюмах, раскатали шланги.
"Я не дотерплю до дома, — подкатив глаза, пробормотала в ухо судье Гриппа. — Пойдём скорей в машину..."
Судья приобнял её и повёл сквозь толпу людей с блестящими и мутными глазами. У выхода с галереи он наткнулся на Александридуса. Советник сидел на полу, раскрытая папка с делом Варды валялась рядом.
— Исторический документ, а вы так небрежно... — покачал головой судья, собрал выпавшие листки и сунул дело Александридусу в руки. — "Казус Варды"! И всё благодаря вам! Гордитесь, советник.
— Эллин, что с него взять, — шепнул он Гриппе, спускаясь по лестнице в гараж.
КОНЕЦ
#казусварды #рассказ #альтернативнаяистория
КАЗУС ВАРДЫ №12
Перехватив поудобнее кольцо, Мауриций двинулся вперёд. Только надежда на помилование заставляла его передвигать обескровленные ноги. В ярком свете прожекторов бетон казался белым, полоса под ногами болезненно сияла. В уши лезло назойливое жужжание, будто огромное облако шершней висело у него над головой, но сколько Мауриций ни вглядывался, разглядеть что-то в плотном до вязкости свете не получалось.
— Стойте, Варда! Шаг назад! — с привычно-усталым раздражением приказал голос и добавил негромко в сторону: — Каждый раз одно и то же! Света им, может, не хватает?
Кто-то хохотнул, послышалась несколько сухих хлопков.
Мауриций растерянно оглянулся. В шаге за ним остался белый круг с щелью посередине.
— Заключённый Варда, вернитесь в круг и вставьте кольцо в прорезь!
— Зачем? — спросил Мауриций.
— Затем, что таков порядок! — отрезал голос.
Мауриций осторожно опустил кольцо в щель. Лязгнул металл. Он дёрнул, но кольцо оказалось заблокировано намертво.
«Если б помилование зависело от него, меня б точно казнили!» — подумал Мауриций, и сразу в голову пришла пугающая мысль: «А вдруг это и есть консул?».
— Гражданин Мауриций Варда! Вы стали причиной гибели разумного существа. Осознаёте свою вину?
Мауриций оставил кольцо в покое и выпрямился. Свет бил сверху, где-то за этой белой пеленой жужжали невидимые осы, негромко переговаривались, покашливали, шуршали бумажками невидимые люди.
— Да, гражданин... — он запнулся.
— Судья, — подсказал ему голос.
— Да, гражданин судья, виновен и готов понести заслуженное наказание.
— Неплохо держится, — сказал мужской голос.
— Такой хорошенький! — умилился женский голос.
— Хочешь к нему? Гриппа, лучше меня не зли!
— Граждане, тут не место для семейных сцен! — возмутился кто-то.
— Что ж, пусть решится ваша судьба, Мауриций Варда, — сказал судья. — Консул Республики Эквиций Гней Домиций Венатор!
Резко погас свет. Прямо над головой послышался сдавленный шёпот судьи: "О боги! Гриппа! Ну не здесь же!". Прошла минута, другая. Постепенно глаза привыкли к темноте, из сплошной черноты проступила кольцевая галерея, заполненная стоящими людьми, и кольцо дронов, висящее перед ними, а за плечами Мауриция, на высоте футов пятнадцати, балкон. Даже по лицам, подсвеченным золотисто-пурпурным сиянием, был виден их статус. Узнал Мауриций и судью. Впереди загорелся большой экран с золотым орлом на пурпурном фоне, и резко побелели лица. "Доброе утро, гражданин консул," — сказал судья.
Мужчина в мятом спортивном костюме угрюмо посмотрел в камеру. Мауриций не сразу узнал консула Эквиция, так сильно он отличался от обычной картинки на экране.
— Гражданин Республики Эквиций Мауриций Варда восемнадцатого августа на шоссе-дублёре между...
Договорить судья не успел. Закатив глаза, консул ударил по какой-то кнопке, экран погас, на нём появилось изображение руки с опущенным вниз большим пальцем.
— Э-эм... Спасибо, гражданин консул! — сказал судья. — Что ж, пусть свершится правосудие.
— Подождите! — закричал Мауриций. — Как?! Почему? Он же даже не выслушал! Он даже не глянул в мою сторону!
— Приговорённый Варда, не устраивайте сцен! Вы сами видели — в помиловании отказано.
— Стойте, так нельзя! Какое же это правосудие?! За что вы меня хотите убить? Эта собака сама выскочила мне под колёса!
Мауриций вглядывался в лица стоящих на балконе, но на таком расстоянии они казались мёртвыми масками. Несколько дронов, висевших вдоль галереи, нырнули вниз. Один завис прямо перед ним. Руку на экране сменило растерянное лицо Мауриция.
— Варда, вы же взрослый человек, должны понимать, что ваши выкрики ничего не изменят, — сказал судья.
— Квинт, ты не взял воды? — промурлыкала красивая романка, прижавшаяся к его боку.
— Ты не просила, Гриппа, — раздражённо ответил он.
— А сам догадаться не мог? — Гриппа надула губы.
— Это ненадолго, не засохнешь!
— Ну Квинт...
— Гражданин судья, я тут! Вы про меня не забыли?
Мауриций помахал рукой. На него снова волной накатило чувство свободы, как в те минуты этим утром, когда охранник ждал его за дверью камеры. Он был свободнее всех этих разодетых романов наверху — у них впереди неизвестность, а ему известно всё. Что бы он ни сказал и что бы ни сделал, ничего не изменится, а им надо думать о своих словах и поступках. Жаль, свобода его была заключена в круге футов четырёх в диаметре — на сколько хватало цепи.
Дроны включили фары, лицо Мауриция заполнило экран, засияли золотистым свечением густые кудри, солнечный отблеск лёг на бетон, подсветил трибуны. Под экраном, в контрастной тени, угадывались массивные ворота, похожие на гермозатвор суба. Белая полоса ныряла под них.
— Гражданин судья, вам нравится убивать невиновных?
Судья повернулся к кому-то сзади:
— Советник, у вас дело Варды в руках? Посмотрите, пожалуйста, не было ли у убитого травматической ампутации языка?
На балконе загорелся огонёк, осветил лицо Александридуса, зашуршали бумаги, рядом возникли и исчезли несколько любопытных лиц.
— Н-нет, гражданин судья, — услышал Мауриций испуганный голос Александридуса.
— Значит не будем изобретать колесницу. Офицер, заклейте приговорённому рот.
Застучали тяжёлые шаги по ступеням, чьи-то крепкие руки сжали голову Мауриция, треснула, разрываясь, липкая лента.
— Хотите что-то сказать перед тем, как замолчите навсегда? — спросил судья.
— Да! — выкрикнул Мауриций.
— Говорите, Варда, только коротко.
— Я Маврикий Вардас!
* * *
В Германике, в инсуле восемнадцать-дзета, на тридцать втором её этаже не продохнуть. В круглом зале, где стены утыканы люками капсул в три ряда, столпились эллины. Они сгрудились перед старой панелью с круглым пятном от резиновой пули. На весь экран, крупным планом — лицо молодого парня. Золотистые кудрявые волосы слиплись, на кончике носа висит капля пота, губы дрожат. Он смотрит в камеру, пурпурный отблеск красит его кожу в бронзу, темнит голубые глаза.
— Я Маврикий Вардас! — говорит он, и комната взрывается.
Что их так обрадовало — Аид не разберёт, но элины больше не могут стоять на месте. Пара рук стучит по столу, отбивая ритм быстрей, чем надо, но медленней сейчас не выйдет. Смуглые пальцы хватают смуглые плечи, смуглые ноги бьют носками в пол, кружится цепочка эллинов по круглой площадке в древнем боевом танце кассапико.
Грузный эллин, обречённо и радостно вздыхая, тащит из своей капсулы картонную коробку, достаёт тарелки. Завтра их заказчику везти, но пусть в Тартар катится, сейчас нужнее. "Эллада!" — ревут в голос все, когда он водружает стопку на колено. Цепь замкнулась в неровное кольцо — где-то двойное, где-то тройное — очень тесно. Льётся со смуглых тел пот, пятнает пол, тарабанит барабанщик по столу, толстяк тарелки колотит на колене, стопкой, одну за одной, под хриплые крики. Ударная тарелка у эллина зажата в пальцах, на них широкие незагорелые полоски от перстней, и губа, презрительно надутая, поджалась, и в глазах больше нет того высокомерия, с каким он шёл за служащим аэропорта в день прилёта в Аугусту — только серые белки и лопнувшие капилляры.
"Свобода или смерть!" — орут десятки глоток, как только разлетается об пол последняя тарелка, этот клич несётся, стихая, по этажам через вентиляционные трубы и шахты лифтов, и османы гуськом, роняя тапки, бегут по решётчатым переходам в другую инсулу, где нет беспокойных эллинов, на всякий случай.
* * *
— Это очень ценная для всех нас информация, — сказал судья. — Заклеивайте!
— Насколько я помню детали дела, у убитого не был заклеен рот... пасть.
— Прокурор, оставьте это крючкотворство! Мы руководствуемся в первую очередь духом, а не буквой закона. Советник Александридус, вы хорошо себя чувствуете? Бледный, аж светитесь.
— Я в полном порядке, гражданин судья, просто тут очень душно.
— У кого есть вода? Дайте попить советнику.
— Я ж говорила, Квинт!
— Гриппа, угомонись, добром прошу!
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
#казусварды #рассказ #альтернативнаяистория
КАЗУС ВАРДЫ №11
— Заключённый Варда, вы скоро? — окликнули его из коридора.
Преторианец в коридоре нервничал, ему надо было куда-то вести арестанта, кому-то передавать, а Маурицию это нужно не было. Он мог спокойно хоть по минуте чистить каждый зуб, потом проработать зубной нитью каждую щель между ними, не спеша полоскать горло и греть локти в тёплой воде. Когда-нибудь терпение преторианца иссякнет, и он применит силу, но до этого пройдёт ещё несколько бесконечно долгих минут свободы.
Мауриций плеснул в глаза и поднял голову. Он крепко сжал зубы и сильно напряг щёки. Он давил, и нехотя, постепенно, губы растянулись в улыбке — деревянной, неестественной, но Мауриций удержал её достаточно долго, чтобы она превратилась в настоящую и оставалась на губах уже без всяких усилий. Он улыбался.
Он представил, как выйдет сейчас к нетерпеливому охраннику, гордый и сияющий, и как вытянется у того лицо под форменной фуражкой, и он проникнется уважением к гражданину Варде, или даже восхищением... Или подумает, что Варда свихнулся... А если Варда сумасшедший, то его надо отправить на освидетельствование, и сумасшедших, наверное, не казнят... Какой смысл казнить сумасшедшего? Его обследуют и отправят в психиатрическую клинику. Там будет мягкая койка и питание по расписанию, и кусок неба в окне, и мама с Маркосом смогут навещать его...
Гордо расправленные плечи поникли, щёки обмякли, губы затряслись. Сила вытекла из тела Мауриция, хоть он и не проронил ни слезинки. Шаркая ногами, словно древний старик, он вышел из камеры. В проёме его качнуло, и преторианец заботливо подхватил Мауриция под локоть.
— Вам плохо? — спросил он. — Вы очень бледны.
Мауриций хотел ответить, но не смог. Вытаращив глаза, он хватал ртом пропавший воздух: газовый пузырь распёр его горло — ни вдохнуть, не выдохнуть.
Преторианец отвёл его к врачу, уложил на кушетку. Доктор посчитал пульс, заглянул под веко.
— Ну и ничего страшного не случилось, обыкновенная паническая атака. Для приговорённого обычное дело. Вы что тут новенький? — спросил он у охранника.
Преторианец кивнул, не сводя глаз с бледного Мауриция. Доктор набрал лекарство в шприц и закатил рукав его робы.
— Вам, может, тоже, для спокойствия? — он покрутил шприцом в воздухе, но преторианец замотал головой.
— Что вы собираетесь мне колоть? — Мауриций вжался в стену, подальше от сверкающей иглы.
— Ну вот и голос прорезался — значит, всё прошло. Ну что, Варда, в обморок падать будем? Нет? Ну и хорошо. Давайте руку.
— Что у вас в шприце? — Варда прижал руку к телу и непослушными пальцами раскатал рукав обратно.
— Успокоительное и витамины. Это поможет вам справиться со стрессовой ситуацией.
— Стрессовой ситуацией? — взвизгнул Мауриций. — Вы называете это стрессовой ситуацией?!
— Так, — нахмурился доктор, — только истерик мне тут не хватало! Возьмите себя в руки, Варда! Вы гражданин, не теряйте достоинство! Постойте, вы думаете, что я вас отравить решил? Вы думаете, что это я приведу приговор в исполнение? Дорогой мой Варда, если бы я был палачом, приговорённые умирали бы мгновенно и безболезненно, но это лишило бы институт казни ограничительной функции. Представьте, сколько б невинного народу полегло! Это ж мечта суицидника, за такое и убить кого-нибудь не жалко! Нет, казнят вас иначе.
— Как?
— Не знаю. В каждом случае решение принимают индивидуально. Давайте руку, Варда. Всё, что я хочу — это помочь вам. Давайте, давайте. Успокоим гормональный шторм. Поверьте, Варда, перед консулом спину лучше держать прямо.
Он умело нащупал иглой вену и впрыснул лекарство, залепил прокол пластырем.
— Всё, идите на ЭКГ.
Мауриций побрёл к выходу, но задержался в дверях.
— Доктор, как вы тут работаете?
— От Луны до Венеры* — с девяти до семнадцати с двумя получасовыми перерывами на трапезу, — невозмутимо ответил доктор.
*[С понедельника по пятницу в римской традиции]
— Я не об этом...
— А я об этом. Идите.
В следующем кабинете ему сняли кардиограмму. Временами Маурицию казалось, что ничего ещё не было, и он просто проходит медкомиссию перед вылетом в Эквиций, он может просто уйти отсюда и вернуться домой, живым и здоровым, но следом глаз замечал несоответствия: дорогой ремонт, новое оборудование, современные компьютеры, и возвращался шум в ушах, и сразу тяжелели ноги.
В очередном кабинете — полумрак, на стенах картины в напыщенных золотых рамах, в драгоценных курильницах дымятся шарики ладана, и деревянный Иесус по центру, расписанный свежей краской, тянет к нему окровавленные руки.
Мауриций сложил ладони лодочкой и коснулся их губами, принимая искупительную кровь. Из-за алтаря, похожего на золотой слиток размером с саркофаг, вышел священник в золотой ризе, в тиаре с оскаленной львиной пастью*. Он протянул Маурицию руку, унизанную перстнями.
*[Иесуса здесь не распяли, а бросили львам]
— Я схизматик*, — сказал Мауриций. Он давно не думал о Боге, но рыбку на шее по привычке носил.
*[Схизматик — раскольник]
— Бог един, дитя моё, — мягко ответил священник. В его голосе и отпускающем жесте — спокойствие и уверенность благополучных веков.
В Риме у их Папы огромный дворец, битком набитый золотом, а эллинский Патриарх сидит в Константинопольской тюрьме. Эллинские священники служат в землянках, на лесных полянах, улицах — там, куда позовут. Они носят одинаковые чёрные одежды, от попа до епископа, они не строят храмов, не касаются денег. Даже когда Эллада стала свободной, привычка не обрастать земным, материальным, осталась — в ней немытые эллины в дырявых рясах находят близость к Богу.
— Господь да будет в сердце твоём. Когда в последний раз ты был на исповеди, дитя моё? — бархатным голосом спросил священник.
Мауриций должен был встать на колени, и не смог — они не согнулись. Пальцы романского священника нетерпеливо постучали перстнями.
— Дитя моё?..
Ладанный душный полумрак заполнил лёгкие Мауриция, он затряс головой, но стало только хуже — его замутило.
— Я не могу, простите... — просипел он и выбежал в коридор. Преторианцы удивлённо переглянулись и повели его дальше.
Бесконечный коридор закончился стальной дверью с запорным штурвалом. Перед ней — деревянное кресло с колодками. Мауриция усадили, закрепили, и преторианец сковал ему ноги цепью. К цепи крепился стальной трос с толстым кольцом.
— Зачем это? — спросил Мауриций.
— Таков порядок, — сухо ответил преторианец. — Вставайте, заключённый Варда.
Он сунул ему в руки кольцо, и Мауриций чуть его не уронил.
— Тяжёлое, — попытался улыбнуться он.
— Пятьдесят фунтов, — сказал преторианец. — Донесёте, тут недалеко. Не мне ж его вместо вас таскать.
Босой Мауриций подошёл к двери, тапки остались лежать у кресла. Преторианцы двинулись в обратную сторону. Медленно, с масляным лязгом, провернулся штурвал. Мауриций сжался. Он по-прежнему не знал, что его ждёт: поток воды, а, может, дикие звери, вроде тех, что растерзали Иесуса на арене в Антиохии. Он обернулся, но преторианцы спокойным шагом уходили вдаль по коридору. Дверь откатилась внутрь и сдвинулась вбок, и Мауриций переступил порог зала, залитого ослепительным светом. Вперёд уходила широкая белая полоса.
— Идите вперёд по линии и встаньте в круг, — приказал чей-то голос.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
#казусварды #рассказ #альтернативнаяистория
КАЗУС ВАРДЫ №10
Вечером ужин принёс не охранник, а сам Александридус. Он поставил поднос на столик и снял крышку.
— У тебя сегодня барбунья*, запечённая с розмарином. Ел барбунью? Наверное нет: она и в Эквиции дорогая, а в Элладе и вовсе мало кому по карману.
*[Барбунья — султанка, барабулька, в Риме ценилась на вес серебра]
Мауриций лежал спиной к нему, и не хотел ни есть, ни спать, ни разговаривать. Он был ячменным зёрнышком, медленно сползающим в жерло мельницы — карабкаться вверх было нечем, останавливать механизм никто не собирался, оставалось смотреть в лязгающую темноту, всё ближе и ближе. После матери приходил сенатский чиновник с новым паспортом. То, о чём Мауриций так сильно мечтал, теперь валялось на тумбочке. Потом преторианец принёс вечерний чай со свежевыпеченными булочками, следом приходил врач, снять электрокардиограмму. Варда заглядывал им в глаза, искал в них хоть каплю ужаса от осознания того факта, что завтра утром его — молодого, здорового, жизни не видавшего, не любившего, не оставившего потомства — убьют, но все они были спокойны и деловиты: мельница мелет, перемелет — мука будет, из муки лепёшек напекут.
Александридус потряс Мауриция за плечо.
— Варда, поговори со мной. В конце концов я многое сделал. Я оплатил перелёт твоих родных, поселил в отеле за свой счёт, добился гражданства для тебя, помогу получить им, поддержу первое время.
— Вам это зачем? — спросил Мауриций, не поворачиваясь.
— Представь, и у меня есть совесть, и она тоже любит взятки. Варда, послушай меня. Всегда есть надежда, даже сейчас. Перед казнью подключится консул, если он поднимет большой палец вверх, ты будешь помилован. Я не хочу тебя зря обнадёживать, но такие случаи были.
Мауриций спустил ноги и недоверчиво посмотрел на Александридуса.
— Да, это редко, но бывает. — Защитник поставил ему на колени поднос. — Ешь, вид у тебя, будто всю кровь высосали. Погляди на эту рыбку, Варда. Пока она плавает в море — рыба, как рыба, но когда её вылавливают, когда она на палубе бьётся в агонии, чешуя покрывается пурпурными пятнами. Стать пурпурным без боли не выйдет. Если ты не родился в Эквиции, за гражданство придётся через многое пройти и многое отдать. Я тоже мучился, как эта рыба, ради пластиковой карточки с золотым орлом.
— И что ты отдал?
— Неважно. Раны зажили, а шрамы не болят.
Мауриций вилкой подцепил кусок рыбы и отправил в рот.
— Как твой брат? — спросил он, дожевав.
— Уехал. Сказал, что я стал надменным и скучным, как настоящий роман. Да и пусть катится! Два дня наслаждаюсь тишиной! Варда, я буду молиться, чтобы консул тебя помиловал. Не сердись, но твоя матушка — не самый лёгкий человек, а Маркос всё время смотрит, будто прикидывает, куда мне нож воткнуть. Ты совсем не такой. Да ты и не похож на них. Может, ты подкидыш? Ты улыбаешься, Варда, жуёшь и улыбаешься, и я теперь рад. Я с удовольствием верну тебе заботы о твоей семье. Никогда и ничего в жизни я не хотел сильнее.
* * *
Сквозь лёгкую ткань светит солнце, оно яркое, а нити чёрные-чёрные, но видно, как они переплетены, а в дырочки между ними льётся свет. Свету тесно в узких промежутках. Каждый лучик — как мохнатая звёздочка в ночном небе, много-много звёзд на чёрной ткани маминого платка. У мамы лицо совсем молодое в тени и старое в резком солнечном свете, там видны все мелкие морщинки. Шевелятся её губы, шепчут что-то непонятное: какой-то Иесус, чей-то отец, какие-то муки за какие-то грехи.
Маврикий тоже часто мучается. В среду он разбил коленку, а в пятницу его заставляли есть кокореци*. Мама говорит, что это вкусно и полезно, но он совсем не вкусный. Мама заставила его съёсть два кусочка, и потом его тошнило. А в субботу Маврикий стащил две больших лепёшки, спрятался в кладовке и съел их, и потом у него очень сильно болел живот. Мама отвезла его в больницу, там ему сделали клизму. Маврикий знает про муки всё, может даже больше Иесуса. Иесус мучился за грехи, а у Маврикия грехов нет, он мучается просто так.
*[Кокореци — очень специфическое греческое блюдо из требухи]
"Всё, я устала," — говорит мама и опускает Маврикия на землю. — "Беги, — говорит, — вон дедушка идёт".
Маврикий не знал, что у него есть дедушка. Дедушка это как старый и добрый папа, дедушки есть у всех мальчиков на детской площадке, а у него нет дедушки, и папы тоже нет... А теперь, оказывается, есть? Маврикий стоит в траве, сухие колоски щекочут голые коленки. Он прикрывается от солнца рукой: впереди много травы, а потом растут деревья, под ними темно. Оттуда выходит кто-то чёрный и идёт к нему.
"Беги, что стоишь?" — говорит мама и шлёпает его по спине, но Маврикию страшно, он хватается за мамин платок. На маме большой чёрный платок и чёрное платье, и на дедушке чёрное платье и чёрный платок. Дедушка похож на чёрную цаплю, идёт — вперёд качается, как клюнуть хочет. Ног под чёрным платьем не видно, но Маврикий знает: там серые морщинистые лапы с острыми когтями. — "Ну не бойся, Маврос, ты уже большой! Дедушка добрый, дедушка тебя любит. Беги!" — говорит мама.
Маврикий храбрый, он ничего не боится — ни кошек, ни уколов. Он отпускает мамин платок и делает шаг. Дедушка улыбается, его коричневое лицо сжимается, глаза прячутся в морщинках, и он больше не похож на цаплю, он похож на папу, только доброго и старого. Теперь у Маврикия тоже есть дедушка, он пойдёт с Маврикием на детскую площадку и всем там покажет. Маврикий бежит, что есть силы. Сухие стебли больно бьют по ногам, а дедушка раскрывает чёрные крылья и машет ими. У других дедушек нет таких крыльев.
— Не спеши так, Мавраки, а то успеешь, — смеётся дедушка.
Маврикий с разбегу утыкается головой в дедушкин живот, он твёрдый, как старый хлеб, и пахнет похоже — кисло, с плесенью, землёй он пахнет, и сеном с сухими цветами. Сзади шуршит подол по траве — подходит мама.
"Здравствуй, Маврикий," — говорит мама, только смотрит не на Маврикия, а на дедушку, а дедушка говорит: "Здравствуй, Хлоя".
Потом они говорят что-то непонятное: про усачей, про поезд, про мост, про подарки. Подарки Маврикий любит, дедушка Маврикий, конечно же, тоже. Потом мама говорит, что подарки принесёт Маркос, а дедушка говорит, что ему это не нравится, а мама говорит, что больше некому. Маврикий говорит, что хочет тоже приносить подарки, и дедушка веселится, а мама грустит.
Мама говорит: "Пойди, погуляй, Маврос! Нам с дедушкой поговорить надо". У её ног стоит большая корзина, оттуда пахнет лепёшкой и колбасой, это вкусно, а ещё Маврикий слышит запах кокореци, и ему жалко дедушку, потому что ему придётся есть эту гадость. Он не хочет отходить и заворачивается в дедушкино платье, а дедушка смеётся и гладит его по голове и говорит, что он маленький и ничего не поймёт, а он всё понял: Маркос ночью принесёт подарок усачам к мосту, где ходит поезд. Вот усачи обрадуются! Лучше бы Маврикию подарил, брат называется! Потом мама говорит, что надо уходить, а дедушка поднимает Маврикия в воздух и прижимает к себе, на нём не платок, а капюшон, а под ним чёрная шапочка, и на капюшоне нарисована большая белая рыба и много
каких-то непонятных значков*.*[Маленький Маврикий не знает, что так выглядит одеяние монаха-схимника]
— Прощай, Мавраки, — говорит дедушка, и Маврикий понимает, что на детскую площадку он с ним не пойдёт, и никто не узнает, что у него есть такой дедушка. Горячие слёзы текут по щекам Маврикия, а дедушка гладит его по голове. "Ну-ну, — говорит он, — со слезами утекает сила", и Маврикий жмурится, чтобы ни капли силы из него вытекло. Мама берёт его за плечи. "Маврикий, — говорит она, — Нам пора. — Её голос густеет: — Маурикий... Мауриций... заключённый Мауриций Варда, проснитесь!"
Мауриций проснулся. Никакая это была не мама — Хлоя Вардас сейчас спала в своём отеле. Над ним стоял преторианец. Его лицо над тёмно-пурпурной накрахмаленной стойкой в полутьме сливалось с плиткой.
— Приводите себя в порядок, жду вас снаружи, — сказал он и вышел.
Пока Мауриций чистил зубы, он вспоминал свой странный сон, и чем больше думал, тем меньше он походил на сон. Мауриций ничего не знал про дедушку по имени Маврикий, не помнил почти ничего из детства. В первом детском воспоминании он вышел из афинской подземки, держа маму и брата за руки, а вокруг прыгали и кричали люди. Они стреляли из ружей в воздух и махали флагами с синими крестами на белом поле. Это поле, лес, этого старика-схимника он не помнил, и ни разу не видел маму в чёрном платье, замотанную в чёрный платок до земли.
Получается, назвали его в честь деда, монаха, партизанившего в лесах под Афинами, но чьим он был отцом? Так вот откуда имя, которое он ненавидел, имя, за которое его, светлокожего блондина, в школе дразнили арапом!
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
#казусварды #рассказ #альтернативнаяистория
Сергей Огольцов
Удалить комментарий
Вы уверены, что хотите удалить этот комментарий?